Кажется иногда, что один волосок отделяет все человечество в этой именно точке, в этот именно миг, от чего-то, в самом деле небывалого в истории, что для одних есть гибель, для других – спасение мира. Вот почему, вглядываясь в то обыкновеннейшее – необычайнейшее из всех человеческих лиц, люди испытывают такую радость или такой ужас; смутно чувствуют все, что надо сделать что-то, – сами не знают что – только «скорей, скорей», или, как Марк-Петр косноязычно повторяет: «Тотчас, тотчас», – то ли за Него умереть, то ли Его убить.

VIII

Темные, бушующие волны прилива – людские множества, а влекущая волны, светлая, тихая над ними луна – Его лицо.

«Ты – Мой покой. Моя тишина», – говорит Сыну Матерь-Дух. Главное в лице Его – то, что оно такое тихое, – самое тихое, самое сильное в мире. Это вспоминает Петр, изображает Марк.

Буря на Геннисаретском озере. Лодку заливает волнами. Гибели ждут пловцы, а Учитель спит на корме, на скамьевой подушке гребцов, в тонущей лодке, как дитя в колыбели. И тихо лицо Его, светло.

Будят Его и говорят Ему: «Равви! Равви! или Тебе нужды нет, что мы погибаем?»(Мк. 4, 38; Лк. 8, 24.)

Встал, оглянул бушующее море, черное небо, и тише еще, светлее сделалось лицо. Ветру и морю сказал, как лающему на чужого человека псу говорит хозяин:

– Молчи, перестань!

И ветер внезапно утих, волны упали, как это часто бывает на Геннисаретском озере, где от неистового, сквозь горную щель Ou-el-hamam, дующего и отвесно падающего на озеро, северо-восточного ветра-сквозняка, начинаются внезапно и так же внезапно затихают сильнейшие бури. [459]

И сделалась великая тишина, γαλήνη μεγάλη (Μκ. 4, 39), – такая же, как на Его лице. И, вглядываясь в это знакомое-неизвестное, родное-чужое лицо, —

устрашились они страхом великим, —

может быть, не меньшим, чем тот, от грозившей им только что гибели. —

И говорили между собою: кто же это, что и ветер и море повинуются Ему?(Мк. 4, 41.)

IX

Внутренние бури человеческие так же повинуются, как внешние, стихийные.

Только что пристали к берегу и, выйдя из лодки, поднялись на обрывистую кручу, где начинается унылая, красновато-глинистая, с бледными пятнами тощей травы, как бы струпьями на воспаленной коже, Гадаринская равнина, место нечистое, бывшее языческое кладбище, с опустевшими гробами-пещерами, нынешнее свиное пастбище, [460] – увидели, что в тишине бездыханной, под низко нависшими, темными, над темной равниной, тучами, несется на них иная буря, страшнейшая. Сразу не могли понять, что это, вихрь, зверь или человек, бежит, летит на них, с непохожим ни на что, ужасным, ни звериным, ни человеческим, криком. Вдруг поняли: ужас здешних мест, Гадаринский бесноватый, такой свирепый, что никто не смел проходить тем путем (Мт. 8, 28), и силы такой непомерной, что не мог быть связан никакими узами, – рвал веревки, разбивал оковы, и убегал от людей в пустыню, где ночью и днем, в горах и гробах, кричал и бился о камни (Мк. 5, 4–5.)

Видя, что бежит прямо на них, полегли за камни; если бы не стыдно было покинуть Учителя, все разбежались бы. А Тот стоял, не двигаясь, – ждал. В ужасе, закрыли глаза, чтоб не видеть. Ближе, все ближе крик, топот ног, – и вдруг тишина. Открыли глаза и увидели: жалкий, не страшный, голый, избитый, израненный, лежит у ног Иисуса, а Тот, наклонившись к нему, смотрит на него, как мать на больного ребенка.

Что было потом, уже никто хорошенько не помнил, – слишком ни на что непохожее, страшное, чудное. Помнили только третью бурю, после тех двух, стихийной и человеческой, – звериную: в вихре пыли, пронесшееся, с неистовым визгом и хрюканьем, двухтысячное стадо свиней. Ринулось с отвесной кручи в озеро, и опять – тишина.

Люди из ближних селений сбежались, увидели: исцеленный бесноватый сидит у ног Иисуса, одет и в здравом уме; и тихо лицо его, светло, а над ним – лицо тишайшее, светлейшее. И, видя то, ужаснулись, как давеча пловцы, после бури на озере:

Кто же это?

Скоро узнают. Кто:

Царь ужасного величья.

Rex tremendae majestatis.

X

«Нет, просто маленький жид, der kleine Jude» , – скажет Нитцше, скажут многие мудрые, славные, сильные мира сего, и будут правы: нищ, наг, презрен, поруган, оплеван, – «червь, а не человек», – «маленький жид». Но пристальней вглядятся в лицо Его и сойдут с ума от ужаса, падут к ногам Его, как тот Гадаринский бесноватый: «Не мучай меня!» – «Как тебе имя?» – «Легион, потому что нас много» (Мк. 5, 7–9.)

Да, много их сейчас, как никогда, – необозримое стадо свиней, готовых взбеситься и ринуться в омут с торжествующим визгом и хрюканьем: «Бесконечный прогресс, Царство Человеческое на земле!»

XI

В самом лице Иисуса, Петр не вспоминает, не изображает Марк ничего, кроме глаз, точнее, взора. Это и понятно: главное незабвенно-памятное в этом лице для Петра – «движущая сила» его – в глазах.

Чудно изменяющиеся, «разные» глаза, varii, – эта «особая примета в Апокрифе Лентула, – может быть, последний отзвук неизвестного нам предания-воспоминания, – подтверждается и Марком-Петром.

Перед исцелением сухорукого в Капернаумской синагоге, когда на вопрос Иисуса: «должно ли в субботу… душу спасти или погубить?» – фарисеи молчат, – Он «оглядывает», «окидывает» их быстрым проницающим взором, περιβλεψάμενος, «с гневом, скорбя и жалея их (таков двойной смысл συνλυπούμενος) за ожесточение сердец их» (Мк. 3, 5.) Гнев, скорбь, жалость – все в одном взоре, изменяющемся, «разном», как многоцветный в грани алмаза, солнечный луч.

XII

А вот другой взор, еще более глубокий.

Издали бежит на Него, как Гадаринский бесноватый, и так же падает перед Ним на колени богатый юноша.

Учитель благий! что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную?

Общими словами отвечает ему сперва Иисус; «Знаешь заповеди»; но вдруг, глубоко «заглянув» в глаза его,

, «полюбил его».

Все, что имеешь, продай и раздай нищим… и приходи, следуй за Мною.

Когда же тот, весь «потемнев» в лице, στυγνάσας, «отошел с печалью», Иисус «окидывает» быстрым взором (περιβλεψάμενος, то же слово, как в исцелении сухорукого) учеников:

Как трудно богатому войти в Царствие Божие!

А когда те ужасаются:

Кто же может спастись?

взором любви, глубочайшим, чем тот, которым заглянул только что в глаза богатого юноши, – «заглядывает и в глаза» учеников:

людям это невозможно, но не Богу, ибо все возможно Богу(Мк. 10, 17–27.)

Первого взгляда Господня в Вифаваре, когда, услышав за Собою чьи-то шаги, Иисус вдруг, на ходу, оглянулся, увидел двух идущих за Ним, Иоанна и Андрея, должно быть, остановился и оглянулся сначала на обоих, а потом на одного: «что вам надобно?» – «Равви! где живешь?» – «Пойдите и увидите» (Ио. 1, 38–39), – этого первого взгляда никогда не забудет «ученик, которого любил Иисус», так же как Петр не забудет никогда того испепеляющего взгляда, с которым сказал ему Господь в Кесарии Филипповой:

Отойди от Меня, сатана!(Мк. 8, 33.)

XIII

Очи Его – как" пламень» Огненный, (φλόζ πυρός, (Откр. 1, 14; 19, 12), —

вспомнит-увидит, в двух неземных видениях, может быть, земные очи Его, если не сам «ученик, которого любил Иисус», то кто-то очень близкий к нему.

Если око твое будет чисто, то и все тело твое будет светло.